Слипшиеся с одеждой холодные комочки земли чувствовались уже
как саван прикрывающий от переживаний и жизни. Они укрывали не
равномерно, а только частями. От этого хотелось еще больше вжиматься в
плохо обструганные, жесткие доски гроба. Но дерево не грело, а только
больше казалось отбирало остатки тепла, потихоньку выдавливая из
измученного долгим переходом, и просто отсутствием еды последних
несколько дней , тела и души того, что казалось своим еще вчера , может
даже час назад. Полная беспереспективность предстоящей жизни уже не
просто маячила миражом для странника, а со всеми последовательно
открытыми в будущее шагами - лежала прямо перед ним. Четкое понимание
того, что уже нет смысла даже продолжать думать, а тем более мечтать и
надеяться с одной стороны успокаивало, а с другой открывало все сильнее
дыру в душе куда как в бездну утекали последние силы. И гнетущее
чувство накатывающее как волны прибоя, и притупляющая тоска уже
становилась привычной и казалось именно в таком состоянии продолжал, и
был всегда, уже стал теряться счет времени утекающий как песок, нет
наверное как вода сквозь разжатые пальцы. Именно это аналогия подходила
более всего к тому, что он чувствовал. Отсутствие всякого желания стало
основным и главным в переживании себя в гробу. Дыхания почти и не
осталось, только жалкие остатки морозого воздуха прорывались в легкие и
давали не угаснуть еще как то тлеющей искорке жизни.
Могильщик стоя
прям над головой опершись о лопату своими испачканным натруженными
руками. Здесь умирали много и часто, без работы он не был. И только
сегодняшний случай остановил для него бесконечный процесс: вырыть
могилу, опустить гроб, зарыть..и так повторяя его с каждым разом. Могила
была вырыта, гроб в ней, но там был еще пока живой. Это и остановило
весь налаженный годами ритм. Понятно, что жизни в том который лежал
осталось может еще на несколько вздохов, но таков порядок - пока живой -
закалачивать гроб и зарывать было нельзя. И он просто стоял и ждал
когда живой перестанет им быть и можно будет выполнить свою работу.
- Ну давай, ...зарывай..- выдавил из легких остаток воздуха странник и кашель скрутил его в тесных деревянных стенках.
Могильщик тихонько вздохнил, уголки губ немного поднялись , но
безжизненно опустились уже на изможденном лице и больше не поднимались.
От него всего веяло безнадёгой и скорбью.
- Может ты хочешь чего? - это было то единственное, что сказал он страннику.
Внизу движение остановилось и замерший на дне прикрыв глаза ответил:
- Нет. - И снова прокашляв должил - Я делаю не то что надо, что я
хотел уже ни мне , да и никому не нужно. Любимая от меня отказалась,
друг предал, родители не понимают. Я ошибка..а дети ..зачем им отец без
самого себя.
Слова забрали еще толику сил и он замер скрючившись от холода и бессилия.
Лопата упала на вырытую землю. И стоящий над могилой наклонился и
опустился к лицу странника. Он долго и пристально смотрел ему в
полуприкрытые глаза. Потом снова тихо вздохнул и снова спросил:
- Ты любил её?
Странник замерев лежал в той же позе и только еле еле слышное дыхание,
да редкие взмахи ресницами все еще выдавали в нем живого.
- Люблю..-
чуть слышно проговорил он. - только я такой ей не нужен. А другим мне
быть это все одно - смерть. Не получается. Это тогда и не я буду..
Глаза его смотрели в какую то только ему понятную точку в пространстве,
где наверное он видел образ той которая его и отвергала и манила.
Могильщик снова задвигался над гробом и вдруг протянув свои большие руки
прямо вниз одним движением вынул исхудалое тело из могилы. Выпрямившись
во весь рост он держал его обвисшего на руках как отец держит ребенка и
смотрел в глаза в которых уже не было не удивления этому действию ни
почти никокого желания жить. Потом аккуратно поставив на ноги и
поддерживая за плечи выдавил глухо из себя:
- Ну пойдем, поешь,
выпьешь чаю ..и не только..и расскажешь о твоей любви. Он посмотрел
сеюнова вниз , на незавершенную свою сегодняшнюю работу- Я давно такого
не слышал - про любовь..и уж тем более не видел, чтобы от этого человек
сам в гроб ложился.
И потянув странника за собой повел его ковыляющего к сторожке, еле видной среди заросших деревьев, старых и новых могил.
как саван прикрывающий от переживаний и жизни. Они укрывали не
равномерно, а только частями. От этого хотелось еще больше вжиматься в
плохо обструганные, жесткие доски гроба. Но дерево не грело, а только
больше казалось отбирало остатки тепла, потихоньку выдавливая из
измученного долгим переходом, и просто отсутствием еды последних
несколько дней , тела и души того, что казалось своим еще вчера , может
даже час назад. Полная беспереспективность предстоящей жизни уже не
просто маячила миражом для странника, а со всеми последовательно
открытыми в будущее шагами - лежала прямо перед ним. Четкое понимание
того, что уже нет смысла даже продолжать думать, а тем более мечтать и
надеяться с одной стороны успокаивало, а с другой открывало все сильнее
дыру в душе куда как в бездну утекали последние силы. И гнетущее
чувство накатывающее как волны прибоя, и притупляющая тоска уже
становилась привычной и казалось именно в таком состоянии продолжал, и
был всегда, уже стал теряться счет времени утекающий как песок, нет
наверное как вода сквозь разжатые пальцы. Именно это аналогия подходила
более всего к тому, что он чувствовал. Отсутствие всякого желания стало
основным и главным в переживании себя в гробу. Дыхания почти и не
осталось, только жалкие остатки морозого воздуха прорывались в легкие и
давали не угаснуть еще как то тлеющей искорке жизни.
Могильщик стоя
прям над головой опершись о лопату своими испачканным натруженными
руками. Здесь умирали много и часто, без работы он не был. И только
сегодняшний случай остановил для него бесконечный процесс: вырыть
могилу, опустить гроб, зарыть..и так повторяя его с каждым разом. Могила
была вырыта, гроб в ней, но там был еще пока живой. Это и остановило
весь налаженный годами ритм. Понятно, что жизни в том который лежал
осталось может еще на несколько вздохов, но таков порядок - пока живой -
закалачивать гроб и зарывать было нельзя. И он просто стоял и ждал
когда живой перестанет им быть и можно будет выполнить свою работу.
- Ну давай, ...зарывай..- выдавил из легких остаток воздуха странник и кашель скрутил его в тесных деревянных стенках.
Могильщик тихонько вздохнил, уголки губ немного поднялись , но
безжизненно опустились уже на изможденном лице и больше не поднимались.
От него всего веяло безнадёгой и скорбью.
- Может ты хочешь чего? - это было то единственное, что сказал он страннику.
Внизу движение остановилось и замерший на дне прикрыв глаза ответил:
- Нет. - И снова прокашляв должил - Я делаю не то что надо, что я
хотел уже ни мне , да и никому не нужно. Любимая от меня отказалась,
друг предал, родители не понимают. Я ошибка..а дети ..зачем им отец без
самого себя.
Слова забрали еще толику сил и он замер скрючившись от холода и бессилия.
Лопата упала на вырытую землю. И стоящий над могилой наклонился и
опустился к лицу странника. Он долго и пристально смотрел ему в
полуприкрытые глаза. Потом снова тихо вздохнул и снова спросил:
- Ты любил её?
Странник замерев лежал в той же позе и только еле еле слышное дыхание,
да редкие взмахи ресницами все еще выдавали в нем живого.
- Люблю..-
чуть слышно проговорил он. - только я такой ей не нужен. А другим мне
быть это все одно - смерть. Не получается. Это тогда и не я буду..
Глаза его смотрели в какую то только ему понятную точку в пространстве,
где наверное он видел образ той которая его и отвергала и манила.
Могильщик снова задвигался над гробом и вдруг протянув свои большие руки
прямо вниз одним движением вынул исхудалое тело из могилы. Выпрямившись
во весь рост он держал его обвисшего на руках как отец держит ребенка и
смотрел в глаза в которых уже не было не удивления этому действию ни
почти никокого желания жить. Потом аккуратно поставив на ноги и
поддерживая за плечи выдавил глухо из себя:
- Ну пойдем, поешь,
выпьешь чаю ..и не только..и расскажешь о твоей любви. Он посмотрел
сеюнова вниз , на незавершенную свою сегодняшнюю работу- Я давно такого
не слышал - про любовь..и уж тем более не видел, чтобы от этого человек
сам в гроб ложился.
И потянув странника за собой повел его ковыляющего к сторожке, еле видной среди заросших деревьев, старых и новых могил.